Добро пожаловать!

биография

стихотворения

драмы

проза

книги

кратко о Уве Ламмле

книга отзывов посетителей

импресум

 

Уве Ламмла

АННА ЛУИЗА

ТРАГЕДИЯ

Перевод с немецкого Романа Пилигрима
(защищено авторским правом)

,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,


В своих владениях, в лесной оправе,
Где лишь достойных чествует покой,
Князь и охотник почивает в славе,
Храним любимым лесом и скалой.
НАДПИСЬ НА ПАМЯТНИКЕ
КНЯЗЮ ГЮНТЕРУ
НА «ВЫСОТЕ АННЫ ЛУИЗЫ»
Памятник разрушен в 1945 году

,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ГЮНТЕР, князь Шварцбург-Рудольштадтский и Шварцбург-Зондерхаузский
АННА ЛУИЗА, его супруга
СОЛНЦЕ, Елизавета Фёрстер-Ницше
ТЕКЛА, принцесса, золовка княгини
БАРИ, Альфред фон, врач-невропатолог
ГЛАВНЫЙ ЛЕСНИЧИЙ
ИОГАНН, слуга
ЭДДА, супруга предпринимателя из Цюриха
АСТЕЛЬ, Карл, ректор Йенского университета
ПФАЙФЕР, роттенфюрер СА
ПОЧТАЛЬОН
АРТЦ, Карл Мария, дирижёр
ДЖЕННИ, его первая жена
МАЛЬВА, его вторая жена
БЛОК, майор Советской Армии
КОПЛОВИЦ, Ян, писатель
КОПП, комиссар уголовной полиции
СВЯЩЕННИК

,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,

ВРЕМЕНА И МЕСТА ДЕЙСТВИЯ:

Действие первое:
1912 год, в лесу у замка Шварцбург
Действие второе:
1940 год, в замке Шварцбург
Действие третье:
1950 год, в замке Зондерхаузен
Эпилог:
2000 год, склеп городской церкви города Рудольштадт
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,

ПРОЛОГ
Елизавета Фёрстер-Ницше, подруга княгини,
которою та называла «Солнцем», в возрасте 66 лет, появляется перед занавесом.

СОЛНЦЕ:
Вы, господа, от Немана до Мааса,
Познать хотите сердце Ильма, Зале;
Уж этим только, до поры, до часа,-
Ручьи живут, и замки устояли.
Я старше всех здесь буду, в праздном круге,
И в первом акте говорить вам стану,
О времени былом, и как в недуге
Страна поэтов превратилась в рану.
Мой братец Фриц, о многом знал похоже,
Хоть дни его прошли, - моих беднее;
Но и по мне отслужат скоро тоже,
Истории, - не скоро стать яснее.
Пройдут года, и публика познает,
Что Красного Дракона жатвы поле,
Отцами и детьми себя питает;
Кто смотрит вдаль, - не посмеётся боле.
Княгиню, что мне дорога, любезна,
Туман окутает, когда уйду я,
Где стёрла радугу бесцветья бездна,
И где лемурам не уснуть, тоскуя.
Финал не ведом мне, усопну вскоре
В сомнениях, не отыскав ответа, -
Как праотцы, пополнив судеб море,
Своим потоком горестей и бреда.
Неведомо, был преломлён ли в свете
Взор брата моего чрез полдень ясный?
Но знал философ, раньше нас, поверьте,
Как скор миллениума бег бесстрастный.
Быть может я собьюсь неосторожно, -
Всё, что случилось, пред Забвеньем шатко,
И верно, не покоится надёжно
Во схватках временных, что мерим кратко;
Я - женщина, не для высот орлиных
Пришла в сей мир, не мне и в даль вперяться,
Но слышит моё сердце в птичьих клинах:
Что путников, - лишь воронью дождаться.
И всё ж стою я, будто Лютер, веря,
Что пламя Веры предков - не погасло,
Хоть бродит уж могильщик, ямы меря,
А в пушках, к бою, заменяют масло.
Вглядитесь в сердце, что в заботах, долге,
В хуле и горе, - с верой не уныло;
Жизнь можно уничтожить, но в итоге,
Души благой - неразрушима сила.


ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Лесная поляна в верхнем течении реки Шварца (Зале). Появляется группа путешественников в гражданской одежде, дамы в цилиндрах.

Первая сцена
(Гюнтер, Анна Луиза, Солнце, Текла, Бари)

АННА ЛУИЗА:
Скамьи дерновые, - как званны, славно
Встречают нас. Здесь тихо и уютно.

ГЮНТЕР:
Нет гнёзд осиных, мошек и подавно;
Сидится на ступеньках этих чудно.

СОЛНЦЕ:
Тут можно наконец предаться чаю,
От бутербродов только - мы голодны.

ГЮНТЕР:
Часов блаженней, вправду, я не знаю,
Где от когтей, и лапы льва свободны.

TЕКЛА (выходит из леса с мухомором):
Глядите –ка, какой пурпурный малый
В берёзовых корнях стоял, как в арках,
Мне кланялся, смеясь, хитрец бывалый,
Он, - от мадам Метелицы, - в подарках.

БАРИ:
Ещё один пример плодов фантазий,
Китайцы верят, что сей гриб, - счастливый;
Но может начудесить безобразий,
Ведь спорами коварно-шаловливый.

TЕКЛА:
Как знать, но я слыхала, что шаманы,
Им - некий третий глаз открыть способны,
Свести в мечты нас или сказок страны,
Где ветры штормовые бесподобны.

АННА ЛУИЗА:
Мой Бог! Ах, Текла, что же ты читаешь...
Брось этот гриб, держать его опасно!
Шаманы, ветры штормовые...Знаешь,
Побудь-ка с нами тут, где небо ясно.

БАРИ:
Не ведать лучше мухомора дара...
Хоть молвят, будто ведьмы мази знали
Волшебные; но, карою Икара, -
Летит с ним часто: Asthma cardiale.

СОЛНЦЕ:
Всё это, - моды, фей круги иль рауш,
Мой брат подметил в этом - тягу к смерти;
И я немного смыслю в моде, да уж...
Все хуже будет с нею, мне поверьте.

АННА ЛУИЗА:
Эфир, опиоманы, выпивохи,
Есть те, кто морфием калечит тело.
А где дурман, там левые пройдохи
Легко сбирают кворумы умело.

СОЛНЦЕ:
Да, малость яда, - и уснул с мечтою,
Немногим больше, - смерть уж без изъяна;
И кто привык жить пеною пустою,
Не ищет ни чего, кроме обмана.

АННА ЛУИЗА:
Забыть труды, традиции, почтенье,
Глупцы находят веские причины.
Средь стай лебяжьих, видит разуменье
Их бычьи, и коровии личины.

ГЮНТЕР:
Спокойней, Анна, смеси всех дурманов
Для глупости не смогут стать причиной.
Философов не выйдет из болванов,
Да и мудрец не станет вдруг дубиной.
Ошибкой было бы нам брать на веру,
Что сила трав способна на напасти.
Ведь то, что портит этику и меру,
Старо как мир, а мир старей, - чем страсти.


БАРИ:
О выборах в Рейхстаг, Вы, светлость Ваша,
Припомнили? - там крепнет подстрекатель...
Уж долго, не к добру, вскипает каша,
Как правильно заметил наблюдатель.

ГЮНТЕР:
В моей стране, до выборов кишели,
За год ещё, от красных коридоры,
Грозили мне, по разу на неделе,
Крикушы, чудаки или бретёры.

СОЛНЦЕ:
Всеобщих выборов вреда - и не измерить!
Не понял Бисмарк, как это враждебно:
Должна элита думать, он - проверить,
Ведь массы купят, что и не потребно.

АННА ЛУИЗА:
С концом войны, в году семьдесят первом,
Всяк патриот был, с низа и до верха.
Сегодня нам порядок бьёт по нервам,
Но встанет раем красных утра веха.

СОЛНЦЕ:
Ост-Эльбия, среди земель, умея
Сильна была. Но вброшенный плебеем,
От Рура, с Шпре, - фитиль, давно уж тлея,
В Рейхстаг ползёт кроваво-красным змеем.

АННА ЛУИЗА:
Промышленность питает скверной души,
А с той поры, как власти её холят,
Катят расстриги в свет - от каждой лужи,
И с флагами у замков чёрта молят.

СОЛНЦЕ:
И если женщины, как прочат, разом,
Решать начнут о деньгах да налогах;
Тогда и кайзер станет свинопасом,
Культуре - чахнуть в язвах и ожогах.

ГЮНТЕР:
Оставьте вы политику, на время.
Бог знает, что вписал в свои скрижали.
Ниспослано нам испытаний бремя,
Быть может потому, что духом пали.

АННА ЛУИЗА:
Да, прав ты, Гюнтер, и в сомнений пене
Господь нам путь укажет словом дивным.
Страшится скептик шорохов на Рейне,
Святой, - внимает звонам переливным.
(все уходят)


Вторая сцена

(Текла, позднее Главный лесничий.)

ТЕКЛА (возвращается назад, одна, с грибом):
Роскошен он, как божия коровка,
И к счастью, для политики, - прекрасен.
Не мчится прочь полчком пугливым ловко,
Животным, людям, радужен и ясен.

ГЛАВНЫЙ ЛЕСНИЧИЙ: (появляется)
Принцесса, Вы ли это, в чаще леса?
Здесь вепри бродят, и гуляки грубы;
Как в чарах будто, у холма отвеса,
К ольхе прижались, Вам здесь что-то любо?

ТЕКЛА:
Вот этот снежный рыцарь бесподобный
Открыл мне из под шляпы лик немножко,
Опасен, горек он, и несъедобный,
Но смело я держу его за ножку.

ГЛАВНЫЙ ЛЕСНИЧИЙ:
Зачахнуть скоро Вашему кумиру,
Как грим пурпур сойдет с чела героя,
И хлопья, что расхваливал он миру,
Набухнут липко, словно сгустки гноя.

ТЕКЛА:
Ах, от чего всё так, к моей печали?
Его бы я снесла домой охотно...
Зачем, скажи, всё чудное в начале,
Позднее вянет впрах, бесповоротно?

ГЛАВНЫЙ ЛЕСНИЧИЙ:
Принцесса, я слуга, вопрос сей витый
Мигрень шлёт докторам на ум пытливый.
Лесов владыка, - тот уж башковитый,
Но даже лев о том помашет гривой.
Скупится с краской гриб, в себя сникая, -
И в кровь, и в сердце; распуская пятна,
К броску готов сегодня, понимая,
Что болен, погибает безвозвратно.
Но споры, - разлетаются по кругу,
Что веет из себя он скоротечно,
Лишь час всего свет греет эту вьюгу,
И жизнь струится дальше, - бесконечно.
Империи грибов стремленье тёмно,
Конец, начало, - не решают сути,
В лесах и нивах жить им неуёмно,
Когда свой волчий век окончат люди.

ТЕКЛА:
Уж лучше б не брала гриба я в руки,
Не выполнит теперь он долг заветный,
В лесах резвиться - вред поди, от скуки
Мечтать лишь о своём, как отрок вредный.

ГЛАВНЫЙ ЛЕСНИЧИЙ:
В его стране нет судеб оскуделых,
Не слышно там о кризисах, изъяне.
Они в болотах, - словно сливках белых,
Как если б мы удили в океане;
Но если, где-нибудь, зачахли споры,
Уж тысячи готовы на служенье, -
Чрез дождь и слякоть, - к небу, на просторы...,
И щедро шлют своё благословенье.
Людской не мерят мерой в этом мире:
К зиме ль копить, осенних дней бояться...;
Их путь - в гнедых шестнадцать, или шире,
В чём цель его, в том нам не разобраться.

ТЕКЛА:
Так что ж, не всё на свете преклонённо,
В мольбах к Творцу трепещет покаянно?
Вхожу ль я в тёмный край, где потаённо
Заботы нет, где верность безымянна?

ГЛАВНЫЙ ЛЕСНИЧИЙ:
Евангелие - людям наставленье,
Чтоб путь всегда был праведен и светел,
Что теплит жизнь бездушного творенья, -
В Писании о том я не приметил..
Господь поведал, аки пастырь стаду,
Как выжить нам, и как спасаться должно,
А Смерть и Бытие, христову чаду,
Сны полнят, или цепи вьют тревожно.
Не мне вам рассказать, сколь не спросили,
О таинствах, что в книжках - несказанны...,
Слежу я, чтоб крестьяне не хамили,
И дамы не попали бы в капканы.

Третья сцена

(Текла, Главный лесничий, появляется Анна Луиза)

ГЛАВНЫЙ ЛЕСНИЧИЙ:
Княгиня, честь какая, Ваша светлость!
Беседуем мы здесь о нашем лесе.
Одна она была, и я взял смелость,
Урок, о том что знаю, дать принцессе.

АННА ЛУИЗА:
Я верю, друг мой, то - занятно было,
Завидую порою Вам, заметьте,
Не будь бы музыки, я б лес любила,
Пожалуй более всего на свете.

ГЛАВНЫЙ ЛЕСНИЧИЙ:
Лесник - не только озирает дали,
Спокойно, в редком круге дам Высоких;
Коль варвары здесь с ружьями шныряли,
Мой долг, - до старосты свести жестоких.

АННА ЛУИЗА:
В лесу была я крохой, как девица,
И к старости не разлюблю берёзы,
Смрад города гнёт спины, портит лица,
И, с болью головной, плодит неврозы.

ГЛАВНЫЙ ЛЕСНИЧИЙ:
Полезно побродить под небосводом,
Тут каждый дуб знаком мне, жизнь попроще.
Но только в снах своих, уж год за годом,
Всё чаще вижу трупы, а не рощи.
Война мне снится: грохот канонады,
Стрельба, и вопли схватки рукопашной,
Но, лучше промолчу, ведь нет отрады,
Беседовать по этой теме страшной.

АННА ЛУИЗА:
Покой в лесу. В кофейных же районах
Муссируют вражду и зависть в спорах.
Там знают всё о сделках, да шпионах,
Что шутят низменно, укрывшись в норах.

ГЛАВНЫЙ ЛЕСНИЧИЙ:
К нам, из России, где любил я ивы,
Грядёт бурьяном алчное и злое,
Чтоб горло резать...- будем полуживы,
Нас ждёт, княгиня, время не простое...

АННА ЛУИЗА:
Здесь также общество прогнило, кстати, -
Не только чужеземец, - подстрекатель,
Наборщики бастуют в Рудольштадте, -
«Купанье голым» хвалит их издатель.

ГЛАВНЫЙ ЛЕСНИЧИЙ:
По счастью без детей, с моей женою,
Я в княжеском театре был намедни.
Был жив бы мой отец, - назвал б чумою
И живодёрней те безвкусья бредни.
Далёк я от сегодняшних течений,
Мальчишкой, Шиллером влеком был страстно;
И, «Дух земли» названье, без сомнений,
Заманчиво звучало, безопасно.
Хранить Земли дух думает лесничий,
Не Femme fatale, и не каннибалов.
Трущоб полно, с домами без приличий!
Не знал, и не знать не буду тех подвалов!

АННА ЛУИЗА:
Быть может автор опуса такого
Был молод, денег возжелал и прессу,
Он думал, что скандальность, - это ново,
Подвергнув сонных рецензентов стрессу.
И Шиллера «Разбойники», бывало,
Мангеймские царапали гравюры.
Стараюсь я, чтоб к лучшему взывало
Младое начинание культуры.

ГЛАВНЫЙ ЛЕСНИЧИЙ:
Княгиня, милость ваша тут напрасна,
Писаке, - пятьдесят почти пробило,
Осужден был, но заверяет страстно:
Роптание его не зацепило.
Он сам фиглярничал в грязнейшей роли,
Как балаганщик, ёрничая словом,
Черпая в мусоре, по полной что ли? -
Прозвал себя: каким-то крысоловом.
Но, что досадно, только посудите,
Как «истый драматург» пленил он прессу,
И та ликует: вот кто звал к защите
Прав женских, и моральному прогрессу!

АННА ЛУИЗА:
Радей так, о развитии и благе,
Насмешек Гидры головы питая...
Гримасами не скрыть порой сермяги:
Страх Божий там, где кротость всеблагая.
Я думаю, морали постулаты -
Медлительны, они в предверьи краха.
Измена духу, - это час расплаты
Тому, в ком нет пред небесами страха.


Четвёртая сцена
(Анна Луиза, Текла, Главный лесничий, появляется Солнце)

СОЛНЦЕ:
Вы, светлость Ваша, так исчезли скоро...
А князь, - один, что ж это за поступки?
Нашла я Вас, но мне не до укора,
Должна теперь колючки счистить с юбки.

АННА ЛУИЗА:
Беседуем мы тут о пьесах новых,
Глумящихся над вкусом, верой, - драмах.

ГЛАВНЫЙ ЛЕСНИЧИЙ:
О Ведекинде, о «венках лавровых»,
И тяги к красоте, в кошмарных рамах.

СОЛНЦЕ:
Да, личность Ведекинда мне знакома, -
Он - пессимист, к тому ж «апостол» брата.
Ведь кнут и гений, - лучше чернозёма
Для игр окольных, связей суррогата.

ГЛАВНЫЙ ЛЕСНИЧИЙ:
Скажите, вы когда-нибудь встречали
Ту бестию, покорную поэту,
Что тискали на сцене, убивали,
Блондинку-северянку, девку эту?

СОЛНЦЕ:
Сверхчеловека, для угоды сцены,
Не просто описать. Судите сами:
Закон Превечный из природной вены,
Как Гёте молвил, - не достать щипцами.

АННА ЛУИЗА:
Скажи мне, Солнце, - критики превыше,
В чести твой брат, за эгоизм радетель,
Но всё ж, к чему в своих раздумьях Ницше
На красный карандаш взял добродетель?

СОЛНЦЕ:
Когда мой брат не признан был нарочно,
Он чище, проще рассуждал о новом...
Теперь меня заботит полуночно, -
Почто инстинкты заправляют словом?
Я верю, на гуманное начало
Не просто он с насмешкой нападает, -
За семя мудрости обидно стало,
Что ветры Скверны злобно раздувают.
Все те, кто опирается на Ницше,
Острот хотят, не зная мук глубинных,
Как дух тишайший не рекал он свыше,
Но Новь пришла, на ножках голубиных.

АННА ЛУИЗА:
О фабуле идет речь, не о форме.
Скажи, - сверхчеловек, то гуннов всадник?
Нет сути ни в дворянстве, в смысле, норме?
И распрь грядёт, духовных битв рассадник?

СОЛНЦЕ:
В бесстрашьи кесарском Душа Христова, -
В сём видел брат мой Полдень Поворотный,
Добро распяв, взывал к нему он снова,
Но чужд мне, - выбор слов его свободный.
Увы, не знать нам, что ему сияло
Из времени, размятом в кровь и глину,
Правдивостью нас это испугало,
Штурмуем слепо мы его долину.
В трудах сокрыл он зеркало, - и кстати,
В нём каждый, грим свой разглядеть способен.
На мудрость строго наложил печати,
Взломать тому их, - кто ему подобен.
Да и вообще, Творение устало
Нас пробуждать, писал усопший братец;
Призыва всех зарезать, - не бывало,
Иль что там должен делать святотатец.

ГЛАВНЫЙ ЛЕСНИЧИЙ:
Для мудрости всё это станет роком,
Мерила нет, - нет скромности вериги.
Свободен будет каждый, - пусть хоть боком,
Запрячь телегу и курочить книги!
Коль критика, в борьбе за фактов крохи,
На пользу мяснику, стрелку, - (что хуже), -
Глядеть нам, как рабы и скоморохи,
Скандалят воробьями в грязной луже.
И будет мир бездушною пустыней,
Ведь глупость, смысл, весёлость, чувство такта,
Дурман, мечта, закат и ранний иней, -
Чащобой встанут без полян и тракта.

СОЛНЦЕ:
Мне, с малолетства, Вера наша стала
Лампадой яркой в лабиринте этом.
Одно скажу, - я брата искажала,
И был всегда он оделённый Светом.

АННА ЛУИЗА:
Вы - жертвенны, я это точно знаю.
Но, средь вопросов жёстких, - мы в трясине.
Коль к мудрости, и я слепа бываю,
То сердце ваше не корю и ныне.


Пятая сцена
(Анна Луиза, Текла, Солнце, Главный лесничий.
Появляются Гюнтер и Бари.)

ГЮНТЕР:
Привет всем! Егерь мой, - Вы, в женском круге!?
Уже ль охота, - труд теперь девичий?

ГЛАВНЫЙ ЛЕСНИЧИЙ:
Я, Ваша светлость, думал на досуге
Поведать дамам: что есть долг лесничий...
По правде говоря, добрейший княже,
Лесная тема, это - предпосылка:
Как пачкают поэты время наше,
Что делать с этим, спорили мы пылко.
Смотрел на днях, на рудольштадтской сцене
Я Ведекинда труд, с его гетерой,
Что ж, - Вилла Зильберблик сей грязной пене
Отмерила глубокой мысли мерой.
Мы обсудили также время наше,
Философов, поэтов, веры силу,
Чтоб полным был букет, и чем-то краше,
Спровадил час работы я в могилу.
Прошу теперь у Вас соизволенья,
Кабаньи ямы оглядеть по лесу.
Иначе от стыда мне нет спасенья,
Когда я сам вдруг в эту грязь залезу.

АННА ЛУИЗА:
Казалось мне, усердно, спозаранку,
Вы спорили, и не боялись грязи,
И песней, перепели даже ржанку,
Что дюны хвалит в переливном сказе.


ГЛАВНЫЙ ЛЕСНИЧИЙ:
То мой порок, - средь дам всегда болтаю,
Бессовестно, порой до цепененья.
И о работе как-то забываю...,
Молю, чтоб Бог имел со мной терпенье.
Теперь пора проститься с болтовнёю,
Мне прохлаждаться вовсе не по чину,
Не будет толку, с миною пустою,
Представить разгильдяйство господину...

ГЮНТЕР:
Тогда, по всем приличьям след ищите,
Я поохотиться желаю ночью,
И бестолку, - поменьше говорите,
Позвольте убедиться в том воочью.

(Главный лесничий уходит, обращается к Анне Луизе):
Но что же было, милая супруга,
В той пьесе редкого, что день стал беден?
По Текле плачет скрипочка-подруга,
К дворцу у Шварцабрюке мы поедем.

ТЕКЛА:
Лесник был прав, сопрел грибок унылый,
И рюша, высохнув, совсем пропала,
Так горько мне, как если б умер милый,
Ах, лучше б я его не подбирала!

АННА ЛУИЗА:
Всего лишь гриб, она скорбит глубоко,
Всё малое приемлет – так сердечно;
Я ей желала б, - жизнь прожить широко,
Ещё друзей, что рядом будут вечно.

ГЮНТЕР:
Так гриб стал темой всех часов беседы?
В чём траур тут, теперь и мне понятно.

АННА ЛУИЗА:
Нет, вскрылись раны, что сулят нам беды,
Об этом, вкратце, не расскажешь внятно.
О выборах мы вспомнили, от скуки,
Ругнув порой тенденции искусства,
Но кажется мне: крепнут в душах муки,
И скоро ущемят нам жизнь и чувства.
Ведь высохли обычаев истоки,
Не сдержит Мудрость этот вал глумливый,
Молящиеся ныне – одиноки,
За отчий дом, - достойный и счастливый.
Идёт ещё игра, но точат бритвы,
Меняют правила, чтоб нормы пали.
Сплотимся, но не выиграем битвы;
Грядущему быть в боли и печали.

ГЮНТЕР:
Творим мы то, - что свыше поручили,
А будущее, - спрятано от взора,
Нам дни даны на службу нашей Были,
Осмыслим это, - Утро встретим скоро.

АННА ЛУИЗА:
Мягки ль мы слишком, многотерпеливы,
Проснёмся ли, почувствуя упадок?
Коль Слепота и Вялость не стыдливы, -
Любовь от Зла не избежит нападок?

ГЮНТЕР:
Трудясь усердно, говорят паписты,
Мы Господа сподвигнем на решенье
Нам дни продлить, что издревле тернисты.
Но это ли для Бога искушенье?
Благоволенья не познать сюжетов,
Днесь радует Господь вином и хлебом,
Крещённый ты, - тогда держись Заветов, -
Не искушай оракула над небом.
Философ вспенит нам волну морскую,
Ту пену вождь берёт для войн потопа.
Лишь вера отведёт в страну родную,
Предохранив от лапы мизантропа.
В чужом глазу, вдруг углядев соринку,
Не видим, как бревно нам свет затмило;
Не выходи на чуждую тропинку,
Чтоб непоколебимо благо было.
Нам нужно прошлому, тому, что будет,
Вечерею воздать за воскресенье,
Надеясь, что Господь нас не забудет,
В историях, что прочат заплетенье.


ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ
В салоне замка Шварцбург, летней ночью.
На сцене создаётся впечатление, что недостаёт частей мебели и некоторых предметов. На стенах видны светлые пятна от недостающих картин.В середине комнаты большой аквариум с
золотыми рыбками. Пожилая княгиня, с большим беспокойством, блуждает по комнате, - словно во сне. Слышится звонок в дверь.

Первая сцена

(Анна Луиза, почтальон)

АННА ЛУИЗА:
Кто там ещё? Спит Иоганн конечно...
Машин не слышно, - чудно для начала...
Дни путаны, бытьё моё - кромешно,
Но я пред чернью спину не сгибала!
Иду, иду...., судьбе покорна в горе!
Чего уж тут! - душой здесь сохнет кто-то,
Мигрени нет..., пусть я в ночном уборе....;
Теперь и вовсе не придёт дремота.
(Открывает дверь).

ПОЧТАЛЬОН:
Простите, Ваша светлость, с грифом «срочно»
Депеша Вам, за вид мой извините,
Я, ленту прочитав, хотел досрочно
Её доставить; думал, что не спите.

АННА ЛУИЗА:
В теплынь июня, вижу, - без разбора,
Вы с резвостью давили на педали,
Дам чаю Вам, чтоб отдышавшись скоро:
Что сделать, сколько стоит, мне сказали.

ПОЧТАЛЬОН:
Депеша стоит - франк, и соизвольте
Конверт принять; премного благодарен...
Клиент – важней всего, но вот увольте
От чая, - служба; долг мой - лапидарен.

АННА ЛУИЗА:
Не страшно, задержитесь на немного,
Я слышала о Бельгии, победе,
Пока идёт война, - не жди другого,
Что гибнут дорогие в этом бреде.
Ослабло зрение, и телеграммы
Не разберу, прочтите, будьте милы,
Глядите, и у стен бывают шрамы,
Я и они - беспомощно-унылы.

ПОЧТАЛЬОН:
Коль просите Вы так, я прочитаю,
Но здесь темно, а так читать труднее,
На склоне лет не весело, я знаю,
Проследуем туда, где чуть светлее.

АННА ЛУИЗА:
И всё ж, не откажите, - дам вам чаю,
Жаль, в замке нету персонала больше,
Потом летите пулей, обещаю,
Терпенье ваше не пытаю дольше.
(Уходит, возвращается с чашкой и чайником.
Почтальон выходит на свет и открывает конверт).

ПОЧТАЛЬОН:
Она не с фронта, выслана с вокзала,
Из Нюрнберга. Наверно кто-то близкий
Вам шлёт её, иначе б не стояло
Одно лишь только имя, как в записке.
«Прибуду завтра утром в Шварцбург. Эдда»,
Хм.. нет здесь ничего, что ураганно...
Пожалуй, для кого-то, - просто это,
Нагрянуть к Вам негаданно-нежданно.

АННА ЛУИЗА:
Ах, Эдда, та, что часовщик в супруги
В швейцарию взял! Что ей в рейхе нужно?
Мне денег приносили от подруги,
А мне писать ей было не досужно...

ПОЧТАЛЬОН (пьет чай):
Кто сильный, тот и прав, - и всё прекрасно, -
Лишь время трудно; наше руководство
Штампует горы марок ежечасно, -
И Вы на них, скажу Вам без юродства.

АННЕ ЛУИЗА:
Желаю я снести невозмутимо
Все тяготы, что мне отмерил Боже,
Он свой венец терновый нёс терпимо,
Несущих крест свой укрепляя тоже.

ПОЧТАЛЬОН (ставит чашку на стол):
Ну, снова я крутить педали должен,
Вы уж простите мне вторую чашку,
Поклоном Вам, путь будет мой продолжен,
Попридержу, пожалуй, «Хайль» отмашку.
(уходит).


Вторая сцена
(Анна Луиза. Появляется слуга Иоганн).

ИОГАНН:
Шаги я слышал к двери, Ваша светлость,
Был гость у Вас, ведь заполночь пробило!?
Уснуть глубоко на себя взял смелость,
Когда услышал, - слишком поздно было.

АННА ЛУИЗА:
Был почтальон, - с вокзала телеграмма,
Из Цюриха прибудет к нам подруга,
Нам часто помогала эта дама;
Теперь уж не до сна, не до недуга...

ИОГАНН:
Гостями нас сподобит заграница,
Тогда, не смею прохлаждаться боле,
И за метёлку поспешу схватиться,
Чтоб чисто было в комнатах и в холле.

АННА ЛУИЗА:
Нет, нет, побудь со мной, ведь утром ранним,
Решим поехать к Шварце мы, и Заале,
Вернёмся к ужину, - когда устанем,
И у тебя всё будет в идеале.
Я так меланхолична, - несказанно,
Как будто осень, лес пестрит беспечно,
И вижу призрак этот беспрестанно,
Быть может вскоре и усну навечно.
Когда скончался Гюнтер, в двадцать пятом,
Привиделось: что пламя губит судно,
И пахло масло ламп прогорклым ядом,
Трубой печной смердело лето нудно.
Я, с юности, и до войны последней,
Процессов, адвокатов избегала,
Но вдруг, - инфляция, всех мух зловредней,
Весь шик проела мне, бедна я стала.
Не видел Гюнтер мой, над небесами,
Как я боролась, чтоб не клянчить больше,
Сейчас боюсь, что с новыми годами,
Не каждый хрипы ведьмы стерпит дольше.
При Гитлере, и левых уж не стало,
Все думали, - за правду он бунтует,
Но часто дневнику я доверяла, -
Что и сегодня нечисть торжествует.

ИОГАНН:
Гоните тень, печалей круг бредовый,
Высок ведь Шварцбург, и крепки бойницы,
Здесь провели Вы месяц ваш медовый,
Певали тут счастливые синицы.

АННА ЛУИЗА:
К потерям приучает Жизнь плачевно;
Супруг мой добрый, был - всему мерило.
Страной своею правил повседневно,
И «Кротость», на всяк случай словом было.
Я не слыхала, чтобы он сердился
На бездарей, что ничего не знали,
Неблагодарность, скалозубов лица,
Сносил терпимо, без обид, печали.
Я деньги на капеллу собирала, -
Для надписи на камне лишь хватило.
Ему монашьей кельей зелень стала,
Любимый лес, - теперь его могила.
Меня решила поддержать подруга,
И в Веймар, к брату, отвезла архивы,
Что власти довели до перепуга,
Раскрыв всем, как те гнусно-нечестивы.
О, да, гнала подруга страх подспудно,
О том, что завтра, робкий брат - мыслитель,
Повешен первым будет, и прилюдно,
Что гласом расы станет погубитель.
Она скончалась, пожилой, но боле
Нет женщин непреклонней и вернее,
Коварство разрослось на нашем поле,
И большее, - что худшего сквернее.

ИОГАНН:
Прибудет гость, - всё станет снова ясным,
Походите среди лугов цветущих,
Коль встретитесь Вы с рыцарем прекрасным, -
Он мигом отвлечёт от дум гнетущих.

АННА ЛУИЗА:
Давно вестей не приносил посыльный...,
С чем едет гостья к нам, - того не знаю;
Всегда я слышу колокол могильный,
Другого ныне и не ожидаю.

ИОГАНН:
Грешно поди, отчаянье такое,
Сколь знаю Вас, всегда бодры Вы были,
Жизнь наша, - горок полотно кривое,
Катились вниз, и вдруг - до неба взмыли.
Ну, гости из Швейцарии, так что же?
Там нет войны, там рынки мировые;
Ведь с восемнадцатого, иль чуть позже,
У торгашей, всегда глупцы, - другие.
Но в дни войны, приехать в рейх приватно,
Где вражий след таможня ищет всюду,
Простите, это вправду не понятно,
К чему сей риск, спросить я должен буду?
Все верят, что победа с нами будет, -
И эта ложь засохнет на закате;
По мне, - всё просто, Кальвин не осудит:
Что днем, что ночью, - дело только в злате.

АННА ЛУИЗА:
Дай корма лошадям, свет брезжит к замку, -
Мне две остались, их и запрягаю.
Иначе взмолят, как младенцы, мамку,
Так говорят ведь? - я сего не знаю...
(Плачет. Иоганн с поклоном уходит).


Третья сцена
(Анна Луиза, появляется Эдда)

ЭДДА:
Свалилась снегом?! Дай-ка расцелую!
Ты плачешь ли? Луиза, что же это?
Как часто вспоминала я родную!?
Лишь слёзы мне, – другого нет привета?

АННА ЛУИЗА:
О мертворожденном я плачу сыне,
Казалось мне, что станет боль невинной,
Наследника уж не было отныне,
То первый был удар из цепи длинной.


ЭДДА:
Не будем, о мессиях и о бесах!
Вы были с девяностых без надежды,
А Зондерхаузская ветвь в древесах,
В году девятом, как сомкнула вежды.
Не нужен был кинжал, лакей иль «красный», -
Не стало в старых нормах кислорода.
Считаю, - вопль безбожен громогласный:
Дворянсто было благом для народа!
Торг нынешний, за вензели да стяги,
Конечно безобразен, но пойми же,
К работе ты не знала с детства тяги, -
Теперь вот - рада пенсионной жиже.
И муж твой стар был, и его искусства
«Служения», уже ни кто не знает,
Твой мир – седой туман из сгустка чувства,
Что с пасмурной зарёю отступает.
Взгляни на свет, дворянство - лишь причуда,
Поблекший луч в реальной вертикали.
Где писано, что Бог хранит то чудо, -
Ужели в рыцарском музейном зале?
Давно вращает циферблат машину,
Науку, технику, торговлю, риски;
От этого всего ты корчишь мину,
И к переменам предъявляешь иски.
Пора бы развенчать абсурд сей княжий:
Без разума, без смысла, вере – тесно,
Ей сникнуть в пафос, в хоровод лебяжий,
Как ни старался б верующий честно.

АННА ЛУИЗА:
С жестокой логикой ты объясняешь
Мою судьбу, наверно это правда;
Как мне всё видится?, - туманно. Знаешь,
Тебя пусть это не тревожит завтра.

ЭДДА:
Прости меня, чего я распалилась? , -
Не дав и продохнуть тебе, ослабшей...
Но я всегда, известно, не скупилась
Согласья ради, ради дружбы нашей.
И в Рудольшадте, на задворках где-то,
С большим трудом, карету отыскала,
Ведь знаю, что тебе по нраву это,
Стальных коней всегда ты избегала.
Коль радость для тебя я делать смею,
Спрошу тогда: правдиво или ложно,
Мы доверяем души «лицедею»?
В конце концов, - обманут нас ничтожно.

АННА ЛУИЗА:
Ты так мила... Когда был Гюнтер с нами,
Хотели подарить вы мне машину,
Но бредила всегда я рысаками,
Менять что-либо, - не нашла причину.

ЭДДА:
Известно, ты в мечтах равна туману,
Желаешь, словно Шварца, с тенью слиться.
Кудахтать о грядущем я не стану,
Мы новым днём хотели насладиться.

АННА ЛУИЗА:
Скажи, зачем приехала к нам всё же?
Слуга сказал, что в рейх попасть не просто;
Обмолвился, что и швейцарцы тоже
От шага каждого ждут дел прироста.

ЭДДА:
Мой муж в Берлин решил умчать, - работа ,
Надеясь ухватить заказов дышло;
А мне в лесу набраться сил охота,
И я из поезда, взяла и вышла.

АННЕ ЛУИЗА:
Я вне себя, – на чём там наживиться?
Навесит Гитлер «Алексу» куранты?
Иль дух будильника ему стал сниться,
Диктующий прожектов варианты?

ЭДДА:
Ты, - Спящая красавица, Луиза,
Швейцарские часы?! - давно баластно;
Взрыватели для бомб, и без акциза,
В Вогезах, в Гринвиче желают страстно.
Войне нужны машины с фабрик наших,
Клиентам поставляем их нейтрально;
Теперь мгновений не щадят одрябших,
Миг упустил, - и сгинул моментально.

АННА ЛУИЗА:
Берлинцы тут при чём?, - давно все в драке...
Задолго шли дела не плохо, или?

ЭДДА:
Швейцарцы - не дешевые служаки,
И много у Берлина запросили.
Теперь, когда и Бельгия уж пала,
А рейх прибрал резервы золотые,
Кто спит - глупец, , - от мужа я слыхала,
Ведь цены могут быть совсем иные.

(Звонит телефон, Анна Луиза, с извиняющим жестом уходит в соседнее помещение, и скоро возвращается).

АННА ЛУИЗА:
Наместник Заукель, - искал постоя, -
Не меньше, чем Двор Фландрии. В угоду,
Я не жеманилась, хочу покоя;
Ну что ж, давай поедем на природу.
Принять гостей мне Иоганн поможет,
Дальнейшее, - само покажет око;
Быть переменам, к лучшему быть может,
Совсем ведь пусто, жить так одиноко.

ЭДДА:
Давай, долину Шварцы навестим мы;
Хоть злата не найти там чистоганом,-
Зато луга реки неоценимы,
И благодатны нервным горожанам.


Четвёртая сцена
(Анна Луиза, Эдда, ректор Астель в форме SS).

АСТЕЛЬ (появляется):
Хайль Гитлер, моим дамам, квартирантам!
Я областной управы представитель;
Близка победа! Здесь теперь гарантом
Строений всех, стал новый покровитель.
Вы знаете, что Шварцбург для народа, -
Мемориал великой расы нашей,
Очищен будет он «под ноль» от сброда,
Еврею не хлебать здесь полной чашей.
Всё, что вело к системному подлогу,
Теперь упразднено и пережито.
Есть фюрер у народа, слава Богу, -
С трудом разумным его имя слито.

АННА ЛУИЗА:
О чём был сей фонтан словес гремящий?
Сперва, назваться б вам не помешало.
Мы, знаете ль, привыкли: в дом входящий,
Себя рекомендует, для начала.

АСТЕЛЬ:
А, фрау Шварцбург, - вы!... Ваш недостаток,
Не знать сегодня: кто стоит пред вами!
Займусь я чисткой замка, без оглядок,
Душок пройдёт, в том убедитесь сами.
Меня вы упрекнули в этикете,
Не слыша, что давно есть распорядок:
В честь фюрера, салютовать в привете,
Но «лапок вверх», - не жду от тунеядок.

АННА ЛУИЗА:
Я удаляюсь, нет нужды во вздоре,
Зачем вы тут, - доложите прислуге;
Надеюсь, что исчезнут также вскоре
Скрип венских краг, и брючек глупых дуги.

АСТЕЛЬ:
Уходите? Что ж, верно, - паковаться...
А я, распоряжусь подать машину.
Коль будет здесь отребье муштроваться,
Не следует терпеть вам жидовщину.

АННА ЛУИЗА:
Корнями врос наш род в средневековье;
Тех, кто плясать мне на носу желает, -
Юрист мой ждёт всегда на изготовье,
Удачливо он по судам шагает.

ЭДДА:
Луиза, я пойду; твои мне речи —
Провокативны, и довольно странны.
Советую, сдержи слова... До встречи,
Я поищу в округе рестораны. (уходит).

АСТЕЛЬ:
Глядите, фрау Шварцбург, есть особы,
Что ясно по-немецки понимают, -
Езжайте в Зондерхаузские чащобы,
Не к Эттерсберг*, где буки возрастают.
Вы замок покидаете отныне.
Естественно, пути к судам открыты;
Но, знает воробьишка на мякине:
При кассах ваших - будут карты биты.

АННА ЛУИЗА:
Мой адвокат подумает о мерах,
О большем говорить мне недосужно.
Я думаю, решится в высших сферах:
Кто тут еврей, кому машину нужно.

АСТЕЛЬ:
Чудесно, просудите-С все картины,
Серебряные ложки и наборы,
Не удивите-Сь только, коль шестины
Покажут вам на стройку да заборы.
Хотел я вам помочь, - что в моей силе,
Ведь в замок сей - правительству вселиться;
Мы тут построим нечто в новом стиле,
А старая отделка - зачехлится. (уходит).
*( на поросшей буками горе Эттерсберг, в 1937 году, был создан концлагерь «Бухенвальд», первоначально носивший имя «Эттерсберг». Впоследствии «Бухенвальд» стал одним из самых крупных лагерей смерти. Его жертвами стали 56 тысяч ни в чём неповинных людей.)

Пятая сцена
(Анна Луиза. Входит роттенфюрер СА Пфайфер).

ПФАЙФЕР:
Приказано мне площадь здесь измерить,
Для этого придётся снять картины.
Вам лучше выйти, и не лицемерить,
Избавьте от прощания рутины.

АННА ЛУИЗА (подходит в аквариуму):
Я подожду, вас не тревожа даже,
И тише мухи на окошке буду.
Мужская грубость мне знакома также,
В конце концов, идёт война повсюду.

ПФАЙФЕР:
Мужская грубость, - звуки лишь пустые,
Супруг ваш, - содомитом был, княгиня!
То знают в Рудольштадте - голубые,
Мусолили в газетах князя имя.

АННА ЛУИЗА:
Вы - бестия, с тупою головою,
Иначе не были б надуто-грубы.
Лежал бы Гюнтер мой не под землёю,
Он выбил бы за клевету вам зубы.
Другие были времена, - не наши,
Шутов, как вы, тогда ждал психиатр,
Сегодня, в форме, те горланят марши,
Поверив, что весь мир –для них театр.

ПФАЙФЕР:
Ещё одно словцо о униформе,
И вас гестапо я рекомендую,
В каменоломне, - учат царской норме, -
За проволокой повизжать вдурную.

АННА ЛУИЗА (смотрит на рыб):
Чем, золотой мой, так тебя подмяли,
Что стал уже почти совсем бесцветен?
Когда вы что-то мне сказать желали,
Был каждый червячок в воде подъеден.

ПФАЙФЕР:
Совсем старуха сдуру отупела,
Слепа наверно к воровству впридачу,
Пожалуй, умыкну посуду смело,
А мебель отвезут на шефа дачу.
(Слышится грохот обрушивающихся стен).

АННА ЛУИЗА:
Что там за шум? Да что же здесь творится?
О, Боже, сохранить позволь мне нервы!

ПФАЙФЕР:
Княгиня, бросьте, лучше вам смириться,
Бессмысленно мешать, ведь вы, - не первы.
Жаль, мученицей сдохнуть не хотите, -
Вы б нас от всех забот освободили.
Но коль нужды нет, - дальше посопите,
Иль спойте, как вчерась дни чудны были.

АННА ЛУИЗА (подходит к окну):
Что значит это? С башней что случилось?
Шатается она. Крушатся стены.
Я словно под бомбёжкой очутилась,
Поймёт ли кто безумия геены?

ПФАЙФЕР:
Истерики-С плаксивые - нелепы,
Остаться вы хотели, и судиться!
Где рубят лес, то там летят и щепы,
Вы знали, что халупа обновится.
Сейчас нет в церкви толку никакого,
Мы сами создаём себе светило;
Для истых немцев стоит дорогого,
Когда попову башню завалило.

АННА ЛУИЗА:
Да, Всадники, как Дюрер написал их, -
Вскачь - грады, стены рушат бессердечно,
Оставят мир в пожарах небывалых,
Всё ненавидя, что казалось вечно.
Теперь Спаситель должен возвратиться,
Ведь дом его разграбили бандиты,
Мы слабы были против зла сплотиться,
И древо балок выели термиты.

ПФАЙФЕР:
Кричите-С, проклинайте-С, - Бог бессилен
Сдержать зарёй разбуженную молодь,
Конец пришёл алтарных говорилен,
Пусть ладан в бочках охладится в дёготь.
Весь мусор этот вывезут на груду,
И бабий лепет божества-еврея;
Звездой, сквозь чащи, выйдет фюрер к люду,
В бой ринется стальная батарея.

(в раже выбегает из комнаты, возвращается с библией и бросает её Анне Луизе под ноги).

Дарю, для пресс-папье, книжонку эту,
В ней, - чепуха, и правды ни на йоту,
Не то ей разлететься по клозету,
Глядите, как досталось переплёту.

АННА ЛУИЗА:
Воистину, разверзлись двери ада,
Суть человека сыплется золою,
Пусть сгинет всё под мощью огонепада,
Там, где Дракон метёт стальной метлою.
Окутал нас избыток прегрешений.
Желая стоном, воплями напиться,
Земля разверзнет глотки извержений, -
Не будет островка, чтоб уцепиться.
Падёт страна, миленниума чадо,
С кровавым потом, с божьим одобреньем!

ПФАЙФЕР:
Быть может нервный шок унять вам надо?
Кончайте трёп о боге с глупым рвеньем.
Принять вам нужно что-нибудь покрепче,
Вот, - миллионов пища, - гордо слово,
И за действительность хватайтесь цепче,
Кукушкой не сидите бестолково.

(Пфайфер включает радиоприёмник* (Народный приёмник*) из которого раздаётся речь Гитлера. Анна Луиза подходит безмолвно к радио, берет его, и бросает в аквариум. Затем она поднимает с пола библию, и прижимает книгу к груди).

АННА ЛУИЗА:
Мои златые, летуны в сосуде,
Простите мне, что мусор вам швырнула,
Несносно стало, во мгновенном зуде,
От чёртова словесного разгула.
Отравитесь вы, но порой бывала
Смерть лучше, чем в стыде существованье;
Наследников я вовсе не знавала, -
Стране познать такое же страданье.
(Два охранника грубо выводят Анну Луизу со сцены. На протяжении всего пути, она крепко прижимает библию к своей груди).




ТРЕТЬЕ ДЕЙСТВИЕ

Комната в западном крыле замка Зондерхаузен.
Вся комната заставлена мебелью, коробками и ящиками, как при переезде; очевидно, что некто должен был сильно поужаться в жилом пространстве. В одной из сторон помещения лежит, сваленный в груду, строительный материал. Анна Луиза сидит на порванном диване. Чуть выше, на стене, висит фотография князя с траурной чёрной лентой. В середине комнаты стоит рояль, на котором дирижёр Артц играет «Befiehl du deine Wege».
Княгиня тихо подпевает.

Первая сцена
(Анна Луиза, Артц.)

АННА ЛУИЗА:
До конфискации концерты были
В салоне, там, - где столики кантины
Народной высшей школы; ах, сгубили,
Безжалостно, обои и гардины.
Навесив лифтов, среди труб распятых,
Прошедшее забраковать стремятся;
Рождённые же до семидесятых,
Стерпеть срам новый также ухитрятся.
(Она не надолго задумывается. Пауза).

АРТЦ:
Газеты безотрадны и подавно, -
Клеймят реакционных элементов;
Один прохожий мне шипел недавно:
- «Лишить вас пенсии, без сентиментов...».

АННА ЛУИЗА:
У нас был контрабас, ещё виола,
Флейтист, скрипач и, кажется, тромбоны,
А пели так, - что ангелы до дола
Склонялись, как в соборе, - умилённы.
Остались мне: рояль, да верность друга;
И голос мой, - совсем глухой похоже,
Последней выйду из родного круга...
Всегда твоя, не унываю, Боже.

АРТЦ:
Приладиться нам к новой жизни надо.
Мне без работы чрезвычайно худо.
В Германии - пока одна досада,
Но хлеб купить хватает средств покуда.

АННА ЛУИЗА:
Что вас погнали с места дирижёра,
Из «Ло-орестра», - это мне по нраву,
За жирный куш отправит эта свора
Остаток штукатурки на расправу.

АРТЦ:
Газета пишет: все мы - негодяи,
Погрязшие в бесстыдной показухе,
Сосущие кровавый пот лентяи,
Что мы виновны в войнах и разрухе.

АННА ЛУИЗА:
Не удивительно, - вглядись в режимы,
Будь Веймар то, нацисты ль, коммунисты,
Всегда дворянство очерняли мимы,
Что на руку и на слово нечисты.
Хотя, - ведь то дворяне с Рейна, Рура,
Взрастили злых идеологий семя;
Но света луч в конце сего обскура,
Возврат пророчит в праведное стремя.
Ударом первым в основанье свода,
Был трёп пустой, - всем воля воссияет!
С ним гибнет настоящая свобода, -
Он всех людей в вассалов превращает.

АРТЦ:
Свобода - тяжкий труд, и зачастую
Для многих риск, стеснения оковы,
Свобода - рост, а не презент впустую,
Мы за неё порой на всё готовы.
В душе, в хозяйстве или обороне,
Свободен тот, кто жертвы не взимает,
Кто горделив, чтит высь на небосклоне,
Нужду, урон, - смиренно принимает.

АННА ЛУИЗА:
У духа вольного есть цель, и дело,
Есть вера, чтоб соблазн связать узлами,
Есть мужество сказать тиранам смело,
Что роют они яму себе сами.
Коль вправду в государстве все свободны,
В такой стране нет кабалы и смрада.
Но где все нужды беззаконью сродны, -
Там и овчарка убоится стада.

АРТЦ:
Трезвучие Свободы держит своды,
То - мужество, усердие и вера;
Им вместе мир спасти от непогоды,
И людям указать где счастья эра.


Вторая сцена
(Анна Луиза, Aртц. Входит Дженни).

ДЖЕННИ:
Привет, хотела бы княгине снова
Сказать спасибо за добро и веру.
Прислали визу мне, и я готова
На родине изведать ту же меру.
С тех пор, как вся Германия в руинах,
Кто гордым был, умелым, - раздосован,
Стремлюсь я к фьордам викингов во льдинах,
Туда, где север волей избалован.

АННА ЛУИЗА:
Мне было б врадость, - жили б вы семьёю,
Хоть Мальва, - клад, и мне близка по сути,
Всё ж, в мире нравов давнишних, - порою
Был громом Бог, коль разводились люди.

ДЖЕННИ:
Где сломано поболе, чем довольно,
Такой союз, как наш, - луч на исходе.
Мне жаль, что сложно Вам понять, и больно
Знать, что меня корите Вы в разводе.

АННА ЛУИЗА:
Ну что ж, пускай...; но вижу дикость эту, -
Художники, актёры, спекулянты,
Сегодня кольца плавят на монету,
Грызутся за фамильные брильянты.
Не каждому дано благословенье
Задуматься о новом счастьи; всё же
Цените ближнего, - дам наставленье,
Желаю драматургам я того же.
Все те, отвергшие соблазн сей лестный,
Не дурни, с гордо-ложным самомненьем.
Хотим мы, если выбрали путь крестный,
В конце него, - объять всех с примиреньем.

АРТЦ:
Да, Дженни, буду помнить благодарно
Я годы проведённые с тобою.
Ты - молода, и выглядишь шикарно,
Езжай домой, там ждут лосось с трескою.


Третья сцена
(Анна Луиза, Aртц, Дженни. Входит майор Блок.)

БЛОК:
Дня доброго желаю милым дамам,
Того же, господину за клавиром,
Вы, с музыкой, довольны скромным рамам,
Наполнив будни красотой и миром.
Товарищ будет завтра комиссован
Покинет здешний рай, с едой хорошей.
Ему прощальный ужин уготован,
Чуть не забытый за солдатской ношей.
Вас, дама милая, для этой цели,
Прошу лишь о серебряном наборе,
Вы кое-что из этого имели,
Всё в целости Вам возвращу я вскоре.

АННА ЛУИЗА:
Отвыкла я, от просьб и этикета,
Обычно конфискуют; я - бесправна.
Учтивы Вы, благодарю за это,
Затея ваша тоже благонравна.
(Анна Луиза достаёт ящичек для столовых приборов)

БЛОК:
Народ мой пережил войны невзгоды,
Но немцев, иль дворян - не ненавижу.
Корысть , переругавшая народы,
Была не тем стремленьем, - так я вижу.
Уже с тех пор, как в Сербии злодеи
Европу ввергнули в страданий море,
Америке достались все трофеи,
А нашим двум народам, - только горе.

АННА ЛУИЗА:
Отважна речь, - Господь воздаст по праву.
Вас, до войны, вели какие тропы?
Даст бог, вернётесь вы в свою державу,
Покинете промёрзлые окопы.

БЛОК:
Служил в Большом театре я актёром,
Телль, Шиллера, считаю лучшей ролью,
Отец мой, при царе, был режиссёром,
За то, давно подмят родной юдолью.

АННА ЛУИЗА (находит в шкатулке небольшшой камень):
Возьмите. Из Бузенто этот камень
Взял предок мой, Алариха искавший.
Не золото, но и не ада пламень;
Он, - перл, культуры, войны, переждавший.
Отцу его снесите к изголовью.
Сомкнётся круг, фанфар не будет слышно;
Не блеска, моды, ищет Бог с любовью,
И божий раб не спит в перинах пышно.

БЛОК:
Как поняли Вы, что я церкви верен?
За что мне дарите такое чудо?
В России, на попов, гнёт - беспремерен,
И людям набожным живётся худо.

АННА ЛУИЗА:
Во взгляде вашем, и в словах вестимо,
Искры господней яркий след заметен.
Повсюду Христианства дело зримо,
Не видно тем, кто подл, и духом вреден.

БЛОК:
За всю войну, поверьте, - счастья мана,
Княгиня, Вы, воистину святая!
Скажу вам, мир проснётся от обмана,
Целуя руки, стопы Вам лобзая.

АННА ЛУИЗА:
Мне не дожить до лучших изменений,
Но, верующим, жизнь - всего мгновенье;
Господь властитель всех своих творений,
И пустошь ждёт раздольное цветенье.

БЛОК:
Спасибо Вам, но я, к моей печали,
Давно в своей казарме быть обязан.
Величье ваше впишет Бог в скрижали,
С ним каждый будет звёздным светом связан.
(уходит).

АРТЦ:
И мне пора. Ты, Дженни, едешь тоже?

ДЖЕННИ:
Хотела я управиться с делами...

АННА ЛУИЗА:
Идите уж, я - не липучка всё же;
Прилечь хочу. До завтра, Артц. Бог с вами.
(Aртц и Дженни уходят).

Четвёртая сцена
(Анна Луиза, позднее писатель Копловиц.)

АННА ЛУИЗА:
Считает доктор, - вредно мне волненье;
Прилягу-ка, и дам спине покою.
Порою возраст - не благословенье.
По счастью, не хожу пока с клюкою.
(Стучат в дверь).
Войдите же! Когда вокруг бомбили,
Сначала парк, потом оранжерею,
Ко мне так визитёры не частили...
Боюсь, опять я невидаль узрею.

КОПЛОВИЦ:
Войти, надеюсь, Ваша светлость, может
Писатель, что в привольи ищет сути.
Тюрингское правительство тревожит
То, что на запад уезжают люди.
Мне к родине любовь упрочить должно,
Здесь - имена, природы панорамы,
Труды б хотел украсить неотложно,
Взяв интервью у знаменитой дамы.

АННА ЛУИЗА:
Не знаю я, какого интереса
Вы нынче в моей жизни ожидали.
Не ведаю, чего желает пресса,
Не годна и к поднятию морали.

КОПЛОВИЦ:
Как янки, вновь в Баварию умчались,
Всяк дворянин бежал к ним суетливо.
Вот мне и любопытно: что ж остались
Вы в этой стороне, столь терпеливо?

АННА ЛУИЗА:
Я что, должна бояться русских что ли,
Иль новые тюрингские «отделы»?
До них, - похуже были; всё же воли
Достало испытать хребта пределы.

КОПЛОВИЦ:
Я думал, вы довольны, вместе с нами,
Как мы нацистов бьём, - идёт охота.
Известно как намучились Вы сами,
За все двенадцать лет переворота.


АННА ЛУИЗА:
Гонение, жестокость, месть, расправа, -
Всё это действа, полные изъяна.
К тому же, - очень пошлая забава,
Пинать упавшего толпою, рьяно.
Мой дом изъяли, помню офицера,
Он был главнейшим в институте Йены.
И что, - хватило пули револьвера,
Чтоб мозг его размазался о стены.
Ужасно это. Случай же - обычен,
Хамил он мне, мой титул презирая;
Но, к детям наш Христос не безразличен,
Нам средства к примиренью избирая.

КОПЛОВИЦ:
Пассивно христианство, и уныло,
Ему б, энтузиазма дать поболе.
Ведь общество фашиствующим было,
Людей шкурили..., что,- «по божьей воле»?

АННА ЛУИЗА:
Я верю, что Господь и в страшном явен,
И судит наши думы и деянья.
Глупец господней милости, - злонравен,
Когда не сбудутся его мечтанья.
Я вас спрошу: когда здесь, с жуткой новью,
Душили тех, кто жил с прямой спиною,
Где были вы? Как истекали кровью,
Пугались ли бомбёжки пред собою?

КОПЛОВИЦ:
Был в Англии, ведь ко «второму классу»
Вы, немцы, всех евреев приписали,
Идя за Гитлером – «в борьбе за расу».
И мне, конечно, пулю припасали.

АННА ЛУИЗА:
Мне жаль, что вас прогнали на чужбину.
Надеюсь, бритт радушен был на славу.
Что ж не клеймите «русской зоны» тину,
Коль Черчилль с королевой вам по нраву?

КОПЛОВИЦ:
Но что мы обо мне? Ведь знать хотелось,
Как примут здесь социализм дворяне.
Советы отняли, - всё что имелось,
Есть что сказать, без жалоб и без брани?
Ведь был же кто-то, из «высокой сферы»,
Кто понял вдруг, что капитала ярус
Проспал народа гнев, что изуверы
Скосили юных, - за пустой стеклярус?
Найдётся ль кто из них, без лицедейства,
Сказать: растленной касты вышло время,
Социализм хранит нас от злодейства,
За это я стерплю, - любое бремя!?

АННА ЛУИЗА:
Удачи вам желаю. Поищите;
Не впору мне признание такое,
И, как успех частичный, запишите -
Меня вы зло стыдили за былое.
(Анна Луиза отворачивается,
не желая разговаривать. Копловиц уходит).


Пятая сцена
(Анна Луиза, позднее Aртц, Мальва)

АННА ЛУИЗА:
С меня довольно; свет тушу, спать буду.
Не встану я, как ни стучали б зычно.
Нето наспросят тут нелепиц груду,
С чванливою корыстью, как обычно.

(Она гасит свет. Довольно долго стоит тишина,
чуть позже медленно начинает светлеть.
С улицы доносится мелодия гимна ГДР).

АННА ЛУИЗА (ещё несколько сонно):
Поют о Возрождении, что «ново»,
Не веря в возрождение нисколько;
Метафорами крутят бестолково,
Вот, слепленное в кучу, - чуждо только.
Социализм, вновь «изм», опять и снова,
Что будет, когда всех врагов придушат?
Коль рухнет благоденствия основа,
Вину тогда, - на скукоту обрушат.
Но Зависть, грех - из худших; он заметен,
Умнейших разума и чувств лишая.
Однако, Дьявол, как и Бог - бессмертен,
Без разницы, кто полнит дух до края.

МАЛЬВА (входит вместе с Арцтом):
Ну, с добрым утром, Светлость, как вы спали?
Чай липовый сейчас вам будет кстати.
Мечтой бичует Ложь проспектов дали,
И, право лучше, - переждать в кровати.

АННА ЛУИЗА:
При имени твоем, всегда я млею,
Как млела пред лиловыми цветками,
Что красили весеннюю аллею,
Когда та хлипла в лужах под ногами.
Да, где земля ущербна и раздета,
Где Цвет робеет скрасить ей тропинки,
Там мальва добывает себе света,
Напомнив нам о святости - крупинки.

АРТЦ:
Любовь мою Вы описали мило,
В моих шипах цвести ей лучезарно.
Её не разлюблю, где б не носило,
Чем ей обязан, помню благодарно.

АННА ЛУИЗА:
Любовь всегда права, в ней нет и тени,
Когда она любому дню основа.
Простите, не сдержалась я при Дженни...
Теперь, поверьте, не скажу ни слова.
Мой Гюнтер скрытен был и часто мрачен;
Не баловал меня своею страстью,
Бывал он, хладной сухостью охвачен,
И мне не гож. Но всё ж остались, к счастью,
Мне в памяти: труды, заботы мужа,
Его предупредительность, любезность.
Почил, и вдруг коричневая лужа
Втекла в гостинную, как будто неизбежность.
Не претерпел супруг мой окаянства:
Как красные, верней - их радикалы,
Упились низложением дворянства,
Рисуя нам ужасные оскалы.

МАЛЬВА (приносит чай):
Вы словно мать мне, что вдруг приболела,
Ах, больше б вас, стране служило снова.
Здесь битое курочат до предела,
Как будто к бойне вновь Земля готова.
Оружие, в Японии что вскрыло
Всю дьявольщину, - новое доселе.
Но те, кого судьбой не придавило,
Ему безумней сродню накорпели.
Копировать стремятся силу солнца,
Чтоб разрушений больших добиваться,
Земля, стряхнув зеленые суконца,
Должна с Луной пустыней упиваться.

АРТЦ:
Вот - ужаса сегодняшнего дело:
Душа лакея подхалимством дышет.
Был гость у Вас вчера, когда стемнело -
Прочесть ли, что о встрече с Вами пишет?
(Он размахивает газетой «Тюрингское слово»)

АННА ЛУИЗА:
Какой-то эмигрант, без воспитанья,
Нас в Гитлере винил, и был неистов
Загнать в гроб богачей, за их деянья;
Лишь критиков простил, и публицистов.

АРТЦ:
Статью назвал - «Высочество с мигренью».

АННА ЛУИЗА:
Какая ахинея, с ложью злою...

АРТЦ:
Намёк такой, - слеза по самомненью,
К позиции плохой ведёт порою.

АННА ЛУИЗА:
Всего-то, прилегла наполовину,
Когда ушли вы, я сползла к дивану,
Сказал мне врач, беречь больную спину...

АРТЦ:
Он пишет, что: роскошны тут палаты,
Как вас возносит врач или аптекарь,
А пастыри, торговцы, бюрократы,
Хотят, чтоб вылепил Ваш бюст сам - Брекер.
Звучат сонаты здесь, гремят кадрили,
И стол таков, - что Геринг стал бы сытым,
Гордятся тут, как утончённы грили,
И «орденом Вильгельма» позабытым.
Болтают, что родам воспрять однажды,
Им будто внемлит вся страна послушно,
Похлопают князья в ладоши дважды, -
Собраний залы опустеют дружно.

АННА ЛУИЗА:
Что ж, видно, фантазирует он смело,
И честь воздал своим романам праздным.
Кто так пред партией юлит умело,
Достоин постоять под флагом красным.
Пора отбросить грязные скрижали,
Ведь нет героя, для великой тризны.
Меня, - в каких побасках не склоняли,
Пусть нищий их поёт без укоризны.
Но, в Гёте, Баха, Лютера отчизне,
Найдутся люди, чтоб развеять враки,
И скажут: скорби мать ушла из жизни,
Искать супруга в погребальном мраке.


ЭПИЛОГ
(Священник и комиссар уголовной полиции
выходят с разных сторон на авансцену,
и становятся перед занавесом.)

КОПП:
Что, герр священник, в ранний час трубили
Визит вы мой? Я кофе выпил мало...
Чего тут видеть, в этой ямной гнили?
Давно мне так ужасно не воняло!

СВЯЩЕННИК:
Сего не видя, ни за что б не взяли
Такое святотатство вы на веру.
Кто те грабители, что низко пали,
Кощунства высшего раскрыв нам меру?
С тарелку дыры, - насквозь оба гроба,
Дубовые, запаянные цинком;
Разбойники исчезли, в два притопа,
До первых отблесков лучей над рынком.
Глядите, мёртвым изломали руки
Безжалостно, обшарив крипту эту.
Марая нашей церкви честь в округе,
Пытался кто-то выгодать монету.

КОПП:
Усопших потревожили нарочно...
По счастью, нет зевак пока, и прессы.
Я сам решу, вы уж позвольте, точно —
Грабёж был здесь, иль козни черной мессы.
Делам таким, дать ход официально,
Любой участок позволяет штатно.
Не мой мой рубеж, что - мелко-криминально,
Хоть ваше беспокойство мне понятно.
Когда звонили, - думал, что скинхеды
Бондят по новой, вот и прибыл спешно.
Их символы, дебоши - это беды,
Что общество нервируют успешно.

СВЯЩЕННИК:
Поборница добра, и матерь эта,
Жила в Христе, тут мирно почивала.
Не так, как те, что «жёлтая» газета,
День в день, от моды треплет до скандала.
Дворянство было ей, - не блаж пустая,
Но долга и рачительности дело.
Потомков, как и предков уважая,
О чести и добре вещала смело.
Но коль она, для вас, лишь часть рутины,
Тогда уж осмотрите гроб младенца.
Малышку, не познавшего крестины,
Бесчестили деянья извращенца.
По всей длине гроб распароть сумели,
Ища куски презренного металла,
Затянется дознанье на недели, -
Сгниёт краса, что злобы не видала.

КОПП:
Хотите, чтоб полиции уменье
Скелеты повсеместно сторожило, -
Пожалуйста..., но в данное мгновенье,
Ненастье наших граждан окружило:
Там, - свастику мазнули на погосте,
Еврейскую плиту, - тут завалили;
Кому начальник посчитает кости,
Скажи вновь пресса о «восточной гнили»?
В салоне игр опять взломали кассы,
Заправщик стёкла укрепил бронёю,
На рынке передрались из-за расы,
И вы, с «китайской вазой», предо мною...

СВЯЩЕННИК:
Так что, вы не возьмёте это дело?
Как дальше с этим быть, скажите внятно?!

КОПП:
Изучит факты прокурор умело,
А вы, всё опишите аккуратно,
Дальнейшее, - в руках судов всецело,
Они рассмотрят случай адекватно.
Невыдержанность, тут совсем не впору,
Мне, дело это, - хлопоты пустые.
Стянули, всё же, не сокровищ гору,
Преступники, тож - не «спецы» какие.

СВЯЩЕННИК:
Как будто из Христа, копьё Лонгина
Уж вынули, но не остыло тело!
Да, святость мертвецов не всем едина,
Я знаку этому внемлю всецело.
Простите, что вас вызвал оглашенно,
Ваш стылый кофе, - новому отрада,
Но, если кровь нам встанет по колено,
Без страха всяк посмотрит в пламень ада.

Занавес


© Copyright: Роман Пилигрим, 2010